Лондон, день третий - 9 января. Зоопарк, гик-магазины и снова спектакль. Утром в субботу 9 января я снова позавтракал и отправился гулять. Прошёлся по тому же маршруту, что и накануне, только уже гораздо быстрее, потому что дорогу знал. Вышел к Риджентс-парку и отправился бродить по нему. читать 4,5 страницыВ парке огромная территория отдана под спортивные площадки и на них было очень много людей, в основном детей. То ли соревнования, то ли просто занятия, просто поражает что так много и в одном месте. Собственно, я совершил по парку большой красивый круг, и в итоге вышел к зоопарку. Увидел за оградой гуляющих жирафов и решил зайти. Зоопарк заметно меньше Московского и чисто по ощущениям на той же площади у них меньше животных, чем опять же в Москве. Интересны закрытые павильоны – аквариум, павильон с рептилиями, с обезьянами. В открытых же животных часто не видно – попрятались. Тигра вот я нашёл только одного и то он лежал в закрытой части на скале у дальней стены. Хотя площадка тигровая очень большая, по идее предполагается, что тигров должно быть много. В павильоне рептилий часть животных сложно увидеть среди всего остального. А некоторые наоборот – выбираются на самое видное место и принимают красивую позу – мол, фотографируйте меня. Ещё там забавный момент – павильон довольно тёмный и в дальнем его конце в двух или трёх местах на полу периодически появляются проекции разных животных представленных в павильоне. То есть идёшь ты, а тут бац – у тебя под ногам змея проползает или варан какой небольшой пробегает. Пугает, если честно. Я вот дёрнулся в сторону в первый раз, другие, я видел, даже отпрыгивали. В отдельном павильоне содержится самая крупная ящерица в мире – Комодский Варан, который на инглише называется Komodo dragon. Забавно, что он не выглядит очень уж внушительно, хотя животное очень опасное. Но мне понравился. Ещё там рядом со стеклом, снаружи, выставлен фрагмент шкуры варана и его можно потрогать – отличная задумка, по-моему. Рядом с крокодилами тоже такая штука была, и ещё рядом с кем-то. Опечалило то, что площадка для львов только в процессе строительства и откроется в этом году. Что за подстава вообще – сколько раз я был в зоопарках и ни разу не видел льва. Я даже в Московском зоопарке его не видел, максимум – торчащую из пещеры попу. Много пингвинов, один какой-то особо контактный – подошёл вплотную к стеклу и следил и даже прыгал за движениями рук людей снаружи. Павильон с обезьянами интересный тем, что в нескольких его частях ты оказываешься прямо внутри вольера. И если в большом вольере это всё-таки дорожка вокруг, просто не отделенная ничем, то в части с лемурами они буквально вокруг тебя, над тобой и т.д. Дорожка просто идёт прямо внутри павильончика с лемурами. Их очень много, так что за происходящим следят аж четверо человек. Потому что лемуры людей совсем не боятся и подходят действительно очень близко. Мне повезло попасть на момент кормёжки – нарезанные на купные куски овощи высыпались на пенёчки по всему павильону, лемуры подходили, выбирали себе кусок и грызли его. Хотя овощей видов пять или шесть, абсолютно все лемуры первым берут либо свёклу (чаще), либо морковь (реже), и только потом принимаются за всё остальное. Один лемурчик какой-то стеснительный или капризный – еду берёт только из рук сотрудника и только по одному кусочку, то есть второй кусок в другую лапу не берёт. Его приходилось кормить отдельно – девушка стояла рядом и давала ему следующий кусочек, когда он доедал очередной. Ещё меня поразили звуки, которые издают лемуры – они мяукают, как кисоньки! Очень похоже, честно слово. Заходишь – а там мяуканье то с одной стороны, то с другой. Это было внезапно. В зоопарке довольно большая территория отведена под контактный зоопарк, ориентированный, конечно, в первую очередь на детей. Животных много, некоторых можно потрогать через ограду, к другим вообще войти в вольер, третьих – наиболее крупных вроде альпак и пони – специальный сотрудник подводит к краю забора или даже выводит в специальный крытый домик для общения. Я хотел потрогать альпак, но они все гуляли, а сотрудники были заняты с другими животными и маленькими детьми. И везде по территории очень много умывальников и надписей вроде «помойте руки после контакта с животными», это не только в этой части, но везде в зоопарке, где можно случайно или намеренно прикоснуться к животным. Выйдя из зоопарка я ещё раз прошёл насквозь весь парк, чтобы выйти к метро. Уже на выходе, у ограды, мне встретилась белка. Вообще белки встречаются в Лондоне довольно часто, как в парках, так и просто во дворах у деревьев – у нашего вот дома мы двух белок видели. И они нигде не боятся людей и если показать еду, всегда подойдут. Впрочем, у меня еды не было, но я всё равно попробовал её подозвать. Она отвлеклась от разгребания листьев и ковыряния носом в земле, подошла, деловито обнюхала мои руки, и, не найдя ничего интересного, вернулась к своему занятию, даже не потрудившись отойти. Я как разглядел, какая она была толстая, просто шарик какой-то, у нас я таких толстых белок не встречал. Дошёл потом до метро Regent's Park и был удивлён – спуск на станцию производится не по лестницам или эскалаторам, а на лифтах! То есть стоят два или три больших лифта и они спускают людей на станцию. Это удивило, я раньше даже не слышал о таком. Я поехал в центр, потому что, во-первых, я хотел прокатиться на колесе обозрения, а во-вторых, я немного устал таскать сумку и хотел где-нибудь посидеть и желательно ещё и поесть. По этому поводу я думал использовать полученный в первый день флаер в кафе рядом с колесом, где продают fish&chips – я всё равно собирался это попробовать. Впрочем, когда я приехал в центр и дошёл до London Eye, я увидел толпу на вход человек эдак в сто, если не больше и что-то желание кататься у меня пропало. На самом деле зря, мне потом рассказали, что в этот самый день эта толпа втягивалась очень быстро, буквально минут за 15. В кафешку попасть тоже не получилось, ибо в честь выходного дня все места были заняты и предлагали либо ждать, либо брать еду на вынос. Я хотел именно сидеть, потому просто ушёл. Причём по ходу дела проходил через другую кафешку и увидел там среди продающегося мороженого мятное. Причём знакомой фирмы – я сразу узнал внешний вид и другие вкусы. У нас оно называется «Магнат», а у них – «Magum». Часть вкусов продаётся и у нас, причём выбор неплохой, насколько я помню, но почему, чёрт возьми, они не делают мятное мороженое в России? Причём, что важно – оно в молочном шоколаде! Я не могу не вставить сюда своё нытьё на тему того, что нам в России недодают мяты в сочетании с шоколадом. То есть такое встречается, конечно, но исключительно с горьким шоколадом! С молочным – никогда. (Есть только Риттер Спорт со вкусом зубной пасты) А в Европе ассортимент этого огромный. Достаточно вспомнить рынок в Выборге, где продаётся огромное количество молочного мятного шоколада из Германии, Финляндии, Швеции и ещё откуда-то из Европы. В Лондоне я обнаружил и купил 4 новых вида мятных молочных шоколадок (причём два вида одной фирмы) плюс конфеты в том же духе. С мятой есть всё! Мороженое не на развес, а просто в упаковке. Мятное какао продаётся как в кафе, так и в магазинах, есть даже ириски и сливочные карамельки с добавлением мяты! А у нас ничего этого нет! Ну что за несправедливость. Так вот, увидел я это мороженое и, разумеется, сразу купил, ибо интересно же. Мороженое оказалось вкусным, а я вышел на набережную, нашёл свободную, и, что примечательно, сухую лавочку и уселся на неё отдыхать. В итоге я, наверное, минут 40 сидел на ней, любуясь видом на Парламент слева через реку и огромным колесом совсем рядом справа. Отдохнув, я направился обратно по мосту в сторону Трафальгарской площади. На площади я увидел книжный магазин и решил туда зайти. В конце концов, я обещал привезти Эду «Метро 2033» на английском, если встречу. Искать даже не пришлось – я только нашёл раздел с фантастикой и фэнтези, как сразу её увидел – лежала на столе между стеллажами. Потом я ещё прогулялся по магазину – он довольно большой. Нашёл, к примеру, книгу «Большой взрыв» Брайана Мэя, Парика Мура и Криса Линтотта – на инглише она выглядит не так пафосно, как у нас – стандартный формат и мягкая обложка. А недалеко от кассы обнаружил стойку с разными фигурками в коробочках. Среди всего прочего я там увидел К-9, который со звуковыми и световыми эффектами и который по размеру по идее должен был подходить к моим 12-дюймовым фигуркам. Но я был не уверен и спросил продавщицу, какого примерно размера игрушка внутри (коробочка обманчиво большая). Она сказала, что не знает и просто вскрыла коробочку. Пёсик оказался как раз нужного размера, так что я его купил. У него светятся глаза, и он говорит «Affirmative, Master» – чудесно же! Я думал зайти потом в Национальную Галерею и даже направился к ней. Между двумя пешеходными переходами стоял очень позитивный парень в шотландском национальном костюме и играл на волынке. Играл хорошо, ну, по крайней мере, мне понравилось, так что я даже постоял и послушал и бросил ему несколько мелких монеток, которые никак не мог ни на что потратить, ибо монет полные карманы, а 1-2 пенсовые монеты требуются редко. В Национальную Галерею я в итоге не пошёл, потому что опять увидел огромную очередь на вход. Я не люблю толпы, так что решил вернуться туда в будни. Потом я подумал, что Британский музей дальше от центра и вроде больше сам по себе (намного больше на самом деле), так что можно снова отправиться туда. И пошёл туда пешком. Дорога была простая – почти всё время прямо, выходило не очень далеко, полчаса идти примерно. И когда я прошёл ну где-то половину дороги или чуть больше, я внезапно наткнулся на магазин «Forbidden Planet», в котором дофига всякого по фильмам, сериалам, комиксам и т.п. Конечно, я туда зашёл! И сначала даже офигел от количества и от того, что это всё со всех сторон. Потом, когда нашёл отдел с Доктором – немного остыл, потому что конечно того, чего я хочу, там не оказалось. Чтобы совсем не расстраиваться, купил себе отвёртку Десятого Доктора из юбилейки, хотя вообще-то хотел обычную, и до сих пор хочу… заказать что ли? Посмотрел на закрытые коробочки, в которых не знаешь, какая игрушка тебе попадётся и что-то не рискнул покупать. Выбрал Эду на стенде с Гарри Поттером небольшой сувенир и заодно сфотал цены на волшебные палочки, чтобы потом сравнить с магазином на вокзале Кинг-Кросс. Потом ещё заглянул на подземный этаж, там оказалось дофига книг, комиксов и дисков с аудио и видео. Продукция Big Finish занимает два или три стеллажа, я даже думал, может купить то, что мне понравилось из прослушанного, но этого, конечно, тоже не было в наличии. Так что я просто пошёл на кассу и на выход. Перед самой кассой взял ещё маленькую жестяную баночку в виде ТАРДИС с мятными конфетками внутри. Выйдя из магазина, я продолжил свой путь к Британскому музею и довольно скоро пришёл. Так как у меня на этот день был намечен ещё обещанный визит в на вокзал Кинг-Кросс в магазин по Гарри Поттеру, у меня снова было в запасе минут сорок-час. Так что я досмотрел залы со средними веками и ещё те, что находились внизу, после чего решил, что вернусь следующим утром и потопал на выход. Я полагал, что нужного вокзала опять же можно дойти пешком и естественно так и пошёл. Вскоре в очередной раз начался дождь, но на этот раз уже проливной, однако это меня не остановило. Я уже выяснил к тому моменту две вещи. Первое – мои новые ботинки реально не промокают, так что даже если я буду идти по лужам, моим ногам ничего не грозит. А Лондон в дождь – одна такая большая лужа. И второе – Лондон очень чистый город. Да, там постоянно идёт дождь, но это просто вода. Вода и больше ничего. Дороги, и, как следствие, обувь – остаются чистыми, там даже полы в вагонах метро встречаются светлые и они чуть ли не блестят! Так что я открыл зонтик и спокойно топал дальше. Прошёл наискосок через сквер, чуть не прозевал нужный поворот, но в итоге вышел к вокзалу. Нужное место было найти очень просто – там опять же везде указатели, которые очень доходчиво объясняют, в какую нужно идти сторону. Да и сам магазин видно издалека, потому что рядом с ним толпа. Да, в том месте, где в стену уходит тележка с чемоданами и у которой все фотографируются. Там огорожено пространство для фотографирования и очередь. А внутри стоит человек, который повязывает каждому следующему человеку на шею шарфик выбранного факультета Хогвартса и, самое главное – держит его конец, чтобы он красиво развевался на фото! Понимаете, там есть специальный человек для того, чтобы держать шарфик! В сам магазин два входа. Причём второй заметить сложно и там, соответственно, народу меньше. В основном отделе опять же толпа – реально, не протолкнуться. Довольно много одежды в цветах факультетов, много сувениров с символикой магазина – номером платформы 9¾. Есть палочки, разумеется (во второй половине магазина они как раз на видном месте, их можно вынимать из коробок и фотографироваться с ними). Есть волшебные бобы с разными вкусами и сувенирный шоколад. А вот шоколадных лягушек не было, а я так хотел! Опять же, купил Эду сувенирчик и билет на Хогвартс-экспресс, и сфотографировал цены на палочки. Они оказались ожидаемо выше, чем в Forbidden Planet. Из-за толпы и из-за того, что я долго выбирал, что купить, я провёл там больше времени, чем рассчитывал, и потому выходило, что дойти пешком до Барбикана я не успеваю. Там опять недалеко, и даже дождь кончился. Так что пришлось развернуться и топать в сторону метро. Причём где-то по дороге поезд решил ещё и в туннеле постоять немного, так что когда я вышел из метро, мне уже казалось, что я опоздаю. К счастью, это оказалось не так. На этот раз я подготовился – взял очки и даже заранее выпил таблетку, чтобы моя больная нога не вздумала меня беспокоить. К тому же именно на этом спектакле у меня было самое лучше место – первый ряд балкона (это примерно третий ряд партера, только сбоку и сверху). Как следствие, именно от этого спектакля у меня самое больше впечатление.
Итак, в этот раз я сидел ближе всего и я всё разглядел! Все моменты, все выражения лиц, за исключением тех, где я актёров видел со спины. Во-первых, это намного сильнее, чем казалось на записи, и во-вторых, это уже было намного сильнее, чем первый спектакль, который я смотрел. Вообще-то я даже оторваться не мог. И да, я именно тогда понял, насколько же крут новый состав, и что он ничуть не уступает тому, что был на записи, а в чём-то может и лучше. Чёрт, у меня не получается передать эмоции, и анализировать спокойно и вдумчиво не получается тоже. Да, я увидел, насколько Ричард красив! То есть опять же, запись этого не передаёт ни разу, вживую это смотрится совсем по-другому! Особенно, пожалуй, в двух моментах, причём оба – когда он на помосте (получается в какой-то степени даже ближе, чем когда на сцене). Первый – почти в самом начале, сцена в Ковентри, когда Ричард сидит наверху и смотрит на собирающихся сражаться Болингброка и Моубрея. И второй момент – в замке Флинт, когда Ричард стоит в золотом сиянии над всеми – в этот момент он вообще как-то запредельно прекрасен. А чуть дальше после этого их поцелуй с Ормелем стал каким-то уже совсем неприличным, причём это тоже усиливалось с каждым следующим спектаклем. Зал на важных моментах буквально замирал. То есть обычно, как бы внимательно ни смотрели – всё равно есть негромкий такой фоновый шум. (На первом спектакле вот помимо всего прочего был ещё и постоянный кашель со всех сторон). А тут я понял, что на некоторых моментах в зале идеальная тишина, как будто зрители даже дышать переставали. Вот эта вот сцена в замке Флинт как раз одна из тех, где в зале стояла просто гробовая тишина, кстати. Шикарно выглядит и сцена отречения! И видно насколько по-разному играется каждый раз эта сцена. На этом спектакле, например, Ричард после того, как отдал корону и поклонился в ноги новому королю – он поцеловал ему ноги и прямо-таки распластался по полу на какое-то время. А на следующий день – просто согнулся, как на записи, причём на некотором расстоянии от Генриха. И когда он начинает речь отречения он на одном спектакле просто уселся на трон, а на другом (кажется, это как раз и было 9го) – вскочил на него с ногами. И в начале, когда его только вызвали и он только берёт корону в руки и говорит это «Here, cousin» – здесь тоже каждый раз по-разному пауза выходила. И тут же было очень заметно насколько отличается этот Болингброк от того, что был в предыдущем варианте. Тот сидел на троне и не знал куда себя девать, дёргался, нервничал, а этот сидит спокойно, уверенно и на Ричарда смотрит так, мол, что ещё покажешь? Нет, нормально у меня записать эмоции не получается всё равно. Могу сказать только то, что я в тот вечер со спектакля вышел вообще в полном офигении и восторге и до сих пор не могу сформулировать это в слова – настолько это было здорово. И да, в самом конце, едва они начали выходить на поклон – зал встал. Почти весь сразу и одновременно. Такого не было 7го точно, а вот 9го – как-то словно в едином порыве. Кстати, на поклон Дэвид выходил в белых тапочках, а не босиком, как на записи, следовательно и в последней сцене, где Ричард появляется призраком на помосте над новым королём он тоже в этих тапочках был – несколько забавно смотрится, если честно. Но едва они ушли со сцены (а они выходят два раза и это всё) я тут же поскакал на выход и к служебке. О, там была толпа! Я даже не попробовал полезть ближе – снова устроился на выступе, чтобы фотографировать через головы. Кажется, именно в этот день многих актёров встречали радостными криками, чего не было во все остальные дни. И именно в этот день я заснял забавный кадр, как тот самый парень в косплее Доктора фотографируется с Дэвидом. Причём заснял совершенно случайно, я в тот момент кроме Дэвида не видел вообще ничего, а увидел фото уже потом, когда стал фотки просматривать. И потом домой я ехал тоже в совершенном восторге и офигении. И это очень здорово на самом деле. То есть я предполагал, что вживую это будет лучше и сильнее, чем на записи, но не очень ожидал, что настолько.
Я знаю, тут есть люди, которые тоже там были, так что если я что-то напутал или забыл – можете меня поправлять, ибо, как я уже говорил, у меня все спектакли смешались и то, что было потом у служебки тоже – я просто не помню, что и в какой день было!
И еще немного истории. Кто это прекрасный человек, в костюме, про который мы все подумали, что это перешитое ричардовское платье? А это король Франции Карл VI (в юности прозванный "Возлюбленным", но в историю вошедший как Безумный Король), тот самый, с которым Ричард II договаривался о мире и на дочери которого женился. То есть Саймон Торп играет отца второй жены Ричарда, восьмилетней Изабеллы. Именно Карл, согласно договору, был обязан предоставить Ричарду укрытие в случае восстания (бонус, которым Ричард не воспользовался). Соответственно, героиня Джейн Лапотейр - мать маленькой английской королевы (кстати, тоже Изабелла), а французская принцесса Кэт, жена Генриха V, - ее младшая сестра. Самой Изабеллы на момент действия "Генриха V" уже нет в живых - она умерла от родов за шесть лет до битвы при Азенкуре.
Кое-какие нюансы биографии у Карла VI и Ричарда совпадали - ровесники (Ричард старше на год), оба были коронованы в детстве (Карл - в 12 лет), слыли красавцами и натурами впечатлительными и страстными, оба старались освободиться от власти старших родственников. Оба слыли безумцами (но если Ричард был просто неврастеником, у Карла случались реальные приступы безумия, во время которых его жена забирала детей и уезжала из дворца).
Ну и финал (с сайта "Все монархи мира"). "В 1420 г. Карл VI согласился отдать свою дочь Екатерину замуж за Генриха V, и вскоре в Труа был подписан договор, согласно которому, будущий ребенок Генриха и Екатерины провозглашался наследником французского трона, а законный наследник дофин Карл (последний оставшийся в живых сын Карла) был объявлен незаконнорожденным".
Этим планам объединения двух европейских корон не суждено было сбыться.
"Отпраздновав свадьбу, Генрих двинул войска против дофина, занял Париж, Мелен, Дре, Элернон, Божене и Мо, но вскоре занемог и скончался. Два месяца спустя умер и Карл VI - 21 октября 1422 года в Париже, во дворце Сен-Поль, брошенный всеми, даже своей женой, в окружении нескольких верных слуг. Причиной смерти была малярия.
Париж присягнул новому королю, девятимесячному Генриху VI, а регентом королевства был объявлен герцог Брэдфорд".
Айзек Азимов, "Путеводитель по Шекспиру": "Дофин Луи, который послал королю Генриху мячи для тенниса и в ночь перед битвой воспевал своего коня, умер в декабре, через два месяца после битвы при Азенкуре". Умер он, как сообщает Википедия, от сильной простуды, отягощенной дизентерией.
А французская принцесса Екатерина стала основательницей новой королевской династии Англии - Тюдоров. После смерти Генриха Екатерина жила при дворе своего сына, потом стала тайной женой валлийца Оуэна Тюдора. Один из их сыновей, Эдмунд Тюдор, был женат на Маргарите Бофорт из дома Бофортов, потомков Джона Гонта и его любовницы Екатерины Суинфорд. Сын Эдмунда и Маргариты стал английским королём Генрихом VII. (А вообще французы очень непоследовательные: после убийства Ричарда они говорили что-то типа "больше не отдадим наши принцесс этим англичанам, убивающим своих королей!")
Вот что пишет Айзек Азимов в "Путеводителе по Шекспиру", в главе, посвященной "Генриху V" (в данном отрывке текста речь идет о битве при Азенкуре):
"К королю устремляется герцог Йоркский и говорит:
О государь, молю вас Мне поручить передовой отряд. Акт IV, сцена 3, строки 130–131
Это тот самый Омерль, друг покойного Ричарда II; пятнадцать лет назад он участвовал в заговоре против Генриха IV. Всего несколько месяцев назад его младший брат граф Кембридж устроил заговор против самого Генриха V и был за это повешен. Возможно, герцог Йоркский делает этот благородный жест, стремясь искупить как собственные былые грехи, так и грехи брата и не попасть в опалу..."
Далее Азимов пишет:
"Потери англичан были ничтожны: из знатных вельмож погибли только двое. Один из них — герцог Йоркский, который просил поручить ему командование авангардом. Король Генрих спрашивает о его судьбе, и Эксетер отвечает, что Йорк мертв:
…рядом с ним, Товарищ верный по кровавым ранам, Лежит и Сеффолк, благородный граф. Акт IV, сцена 6, строки 8–10
Так закончил свою жизнь Омерль из «Ричарда II».
Собственно, Википедия подтверждает:
"Эдуард был любимцем короля Ричарда II, который пожаловал ему титулы графа Ретленда и герцога Омаля (1397). В 1402 году унаследовал у отца титулы герцога Йорка и графа Кембриджа (в 1414 году титул графа Кембриджа перешёл к брату Эдуарда, Ричарду Конисбургу). После узурпации английского престола Генрихом IV был лишён герцогства Омаль (1399). Участвовал в одном из заговоров против Генриха (1400), был разоблачён собственным отцом, но сумел вымолить прощение у короля. В 1405 г. изобличён в очередном заговоре собственной сестрой и заточён в тюрьму. После освобождения перестал плести интриги против короля, участвовал в военных походах во Францию. Погиб в битве при Азенкуре — его гибель была одной из самых заметных потерь англичан в этом бою". ru.wikipedia.org/wiki/Эдуард_Норвичский,_2-й_ге...
Дальше, однако, возвращается Болингброк. Когда-то эти эпизоды вызывали во мне примерно те же чувства, что вызывают они в Йорке: «Ну что ж ты! Ты нас подвел! Это нечестно, это предательство!»
И Генриху Найджела Линдси я даже верила (каждый раз, блин), что да, он «пришел только за своим» и притязания его справедливы.
Теперь же, от этого Болингброка ничего другого и не ожидаешь изначально (нет, нет, не потому что я пьесу знаю, потому что образ такой). Он чуть ли не рад смерти отца как причине вернуться и заявить о своих правах.
Момент знакомства с Перси, как я уже говорила, очень мил, и, кстати, тоже по-разному игрался от раза к разу. (Обычно Генрих ставал на колено позади коленопреклоненного же Гарри. Но как-то раз было, что он просто вставал у него за спиной — то есть чуть более покровительства «сверху вниз» было, чуть меньше вставания на одну доску.) Однако она тоже не лишена налета лицемерия («Смотри, я такой хороший, ведь ты меня любишь, ты мой друг») - особенно, если вспомнить об отношениях между Генрихом и теми же Нортумберлендом с Перси в «Генрихе IV».
С Буши и Грином вообще жутко, конечно, в живую смотрится сцена... Особенно, когда он мешок с головой бросает Перси - «And after – holiday!» - и прям наслаждается этим.
О том, как хорош с Болингброком Йорк, уже говорилось. «Thou art a banish'd man»! «Tut, tut! Grace me no grace, nor uncle me no uncle: I am no traitor's uncle» - такие классные, такие естественные интонации! Он и сердится на него, как взрослый на ребенка (при этом он ведь и Ричарда отчитывал так же, да), и разочарован в нем, и страшно ему, потому что с этим «ребенком» он уже может не управиться. У особенно каждый раз останавливает внимание тот момент, когда он с ними прощается, пытается уйти, а Генрих так на пути у него стоит и дает понять, что с ним не все — и Йорк приглашает их в замок. Ты как бы понимаешь (несмотря на все, что будет потом), что невозможно Йорка осудить: что он, должен был здесь же и погибнуть?
Сцена на берегу.
Одна из самых прекрасных, любимых, сложных и меняющихся сцен.
Тут будет, наверное, очень много общих слов, и того, что все и так знают по записи, но… в живую я ведь это чудо в первый раз видела, очень хочется выговориться как про первое впечатление…
Во-первых, это просто какое-то нереальное, фантастическое ощущение первого раза было. Монологи – совсем иначе звучат, чем в экранной версии и на аудио, где уже каждая интонация и длина паузы выучена наизусть. Все новое, все живое, рождающееся прямо на глазах… При этом впечатление в итоге вроде бы и то же, но то, как оно достигается - в мелочах, в деталях – это каждый раз поражает по-новому.
(В общем, простите, кажется, сейчас будет немного бессвязности, неинформативного неадеквата, но я просто не могу, это слишком совершенно, это можно показывать как отдельное произведение, эта вещь – просто вещь в себе и венец творения. С завязкой, кульминацией, катастрофой, катарсисом и развязкой.)
читать дальшеНачинается все с этого милого беганья по берегу босиком. Вот ведь удивительно: достаточно Ричарду скинуть сапоги и пробежаться так, вдыхая воздух родной земли – и верится, что ты действительно на берегу, ты видишь море, мокрый песок под босыми ногами, почти чувствуешь соленый ветер…Король сам, в своих развевающихся, струящихся синих и голубых одеждах, – как бы часть своей прекрасной родины. Когда он склоняется над землей, гладит ее, разговаривает с ней – он действительно плоть от плоти ее, он ей родной.
На записи на словах “Dear earth, I do salute thee with my hand” – он только на секунду приседает, а потом встает еще на пару реплик. Тут он каждый раз падал сразу, а не чисто символически))) И в его ладонях, правда, столько нежности! (хочется стать сценой… *сорри*) А его пальцы, его руки, когда он изображает всех этих пауков и ядовитые растения, которыми земля должна защищаться от врагов (на записи этого нет, как он все эти корявочки показывает) – они превращаются во что-то такое живое, природное, мерзкое, но грациозное. И «Mock not» он произносит еще сидя на земле, глядя снизу вверх, и сидит так вплоть до «Discomfortable cousin» включительно. Это не просто различие ради различия, тут опять же все идет от общего эмоционального рисунка. На записи Омерль и епископ слушают разговор Ричарда с землей настороженно, как бред сумасшедшего, потому что у них-то на уме давно уже заботы посерьезнее, им страшно и они поэтому сразу же начинают разговор о Болингброке, пугая Ричарда, заставляя его собраться и действовать.
А здесь все идет немного не так. Про то, как реагирует на приветствия Ричарда земле Омерль-Маркс, Наташа Фоминцева уже писала. Это действительно такое умиление и нежность, он абсолютно забывает на время и про Болингброка, и про восстание: ну, какое там, тут Ричард чудит, Ричард спокоен, дайте порадоваться немножко! ))
И епископ свою фразу «Fear not, my lord: that Power that made you king Hath power to keep you king in spite of all». как бы как намек, но будто бы действительно не сомневается, что все будет хорошо…
А когда с Ричардом начинают говорить о восстании Болингброка, - у него в лице стооолько ненависти! Настроение меняется постепенно, и, успокаивая Омерля, вроде бы еще не потеряв веру в себя, он уже уверяет в своих силах не только своих союзников, но и себя.
И вот тут начинается его катастрофа.
Я этой сценой восхищаюсь с самого прочтения, потому что это переломный момент, потому что буквально на наших глазах происходит этот переход от Ричарда-короля к Ричарду-человеку.
(*Меня все время мучал этот наш общий зрительский вопрос, прошедший через все, наверное, рецензии и обсуждения: меняется ли Ричард как человек от начала к концу пьесы? Или то изменение, которое мы видим – это по сути своей не изменение личности, а просто более пристальный взгляд? Влияют ли несчастья на его характер или же они только создают те условия, в которых этот характер раскрывается в полной мере? Я не задала этот вопрос актерам не только и не столько потому, что постеснялась, но и потому что они сами много говорили о подобных вещах: Джейн Лапотейр сказала, что Ричард проходит путь от большого короля и ничтожного человека до не-короля и личности; Дэвид много говорил о том, что это путь самопознания… Это действительно очень близко, но не совсем то. И вот, в конце концов, именно 16 числа, я, кажется, для себя поняла: дело в том, что они смотрят на тот же самый вопрос с другой точки зрения. «Самопознание»!.. «Изменение»-«Раскрытие» - это процессы, которые актуальны со стороны зрителя. А «Самопознание» героя - это то, что важно именно для актеров. Это как бы параллельный (зрительскому восприятию) процесс, идущий внутри личности написанной и личности играемой (а в каком-то смысле, вероятно, и играющей). И артист, конечно же, находясь к герою гораздо ближе, чем зритель, проходит с героем этот путь, и, возможно, даже не осознает (как не осознает и герой), что с ним произошло: изменился ли он? или в нем всегда были эти силы, этот стержень, это достоинство и ирония, которые он нашел в себе, когда они потребовались для финальной битвы? Важно, что он пришел к этому и понял это. А зритель может над своей загадкой думать вечно и каждый вечер решать ее по-разному.)
Вообще, я вижу эту сцену как несколько переходов человека от надежды к отчаянию. Но это переходы как бы... неестественные. По сути, для Ричарда все было потеряно с самого начала. При известии о том, что валлийцы ушли, он сразу понимает, что это конец.
(*Мне в этом плане понравилось то, что сказал Дж. Слингер на беседе 16-го: мол, вот Ричард считает себя наместником бога на земле, а чуть ему сказали, что валлийцы ушли — всё! «Я погиб, я ничто». Значит, вероятно, не так велика была уверенность Ричарда в себе. Дэвид, правда, с ним не согласился, он говорил, что нет, Ричард действительно был уверен в своей исключительности, просто реальность по нему больно ударила... Хотя, мне кажется, эти их слова и не очень-то противоречат друг другу, просто в понимании Дэвида немного глубже пропасть и резче контраст между тем, чем Ричард был до сцены на берегу и тем, чем он стал после).
Первым его ускользающую надежду пытается удержать Омерль: «Comfort, my liege; remember who you are».
На этих словах он хватает Ричарда за плечи, как бы останавливая его стремительное хождение, поддерживает его... Причем да, в отличие от Рикса, который (на записи) эти слова произносит как «Стыдно, ваше величество, соберись! Мы на тебя рассчитываем», Маркс делает что-то вроде «Тихо, держись, еще не конец!» (*Я так рада, что одна из трех появившихся фотографий нового спектакля — именно этот момент сохранила. Все сразу заметили, что Омерль на ней выглядит прямо-таки большим и сильным рядом с хрупким Ричардом. Хотя в реальности все-таки Дэвид и выше, и в плечах шире (по крайней мере, у stage door его над толпой было видно лучше, чем Сэма Маркса ) Но здесь правда, именно в это эпизоде что-то такое происходит с самим Ричардом. Куда девается эта осанка первых сцен, даже этот рост? Как будто опустили ниточки марионетки, или вытащили какой-то стержень, проткнули воздушный шарик... Он кажется совсем крошечным, тоненьким, хрупким.
Ричард в этой сцене напоминает утопающего (тут эта тема воды — в месте действия, в костюме очень здорово и неожиданно играет), но люди, которые пытаются вроде бы его спасти, только поддерживают его на воде, но выбраться не помогают. И с каждой новой попыткой утешения, с каждым новым усилием, которое он заставляет себя сделать, он все слабеет и слабеет.
После первого утешения он сразу же вспоминает о дяде и приподнимается над «водой», но тут появляется Скруп — человек правильно и красиво говорящий об ужасных вещах. (Так круто проработан такой маленький образ, построенный на одной психологической детали: когда человек пытается оттянуть плохую новость, хорошо ее описывая.)
Монолог Ричарда «Mine ear is open and my heart prepared; The worst is worldly loss thou canst unfold...» кажется, в записи передает чуть больше уверенности: Ричард успел подготовиться к известиям Скрупа, у него есть выход из того, о чем тот сейчас скажет: «I know my uncle York / Hath power enough to serve our turn».
На сцене было несколько едва уловимых отличающихся оттенков. Во-первых, Дэвид точно читал этот текст каждый раз с разной скоростью. Иногда чуть медленнее — как будто все эти слова приходили ему в голову на ходу и он рассуждал почти логически, философски («дзен познавал», как по другому поводу выразился Слингер), убеждал других, убеждал себя. Иногда прямо гнал, как в лихорадке — когда вообще было видно, что ни о какой уверенности и речи нет: отчаяние уже полное, он заранее видит, что все плохо, но надо же лицо сохранить, и он как будто говорит тот текст, которого от него ждут, но совсем не с теми эмоциями, которых от него ждут. Смотреть на это больно. Хочется, чтобы Скруп молчал. Но гонец, принесший плохую весть, как хирург, больного не щадит, что он может сделать, если все уже и так плохо? И вот он говорит, и в тех случаях, когда Ричард и так этого ожидал — он даже почти обрывает его своим «Too well».
Слова Скрупа — новая волна, захлестывающая Ричарда. Он сам борется с ней, пытаясь выплыть на ненависти: «Где Буши, Бэгот, Грин? Как они допустили это?» - он это все произносит прям в припадке злости и отчаяния. Но, когда Скруп говорит, что его друзья мертвы, волна сбивает его с ног. Буквально...
Ни разу, увы, я так и не увидела его лица в этот момент.(( Поэтому в основном для меня он тут играл спиной. Но и этого было выше крыши, что называется.
Омерль здесь сразу пытается спросить у Скрупа про отца. Меня этот момент, кстати, всегда поражает (на оооочень короткое мгновение, но сильно): ведь Омерль спрашивает про Йорка, потому что волнуется за отца (ему ж только что сказали, что Буши и Грин мертвы), а Ричард говорит «Да какая разница» - ему важна только его судьба. И ты так досадуешь на его эгоизм… Ровно секунду. Пока не зазвучит «Of comfort no man speak».
Он так по-разному его всегда читал, но общее впечатление всегда было то же... Этот образ маленького, хрупкого, одинокого человечка посреди стихии, уставшего бороться, вернее, даже изначально не умеющего и не имеющего сил бороться.
Он начинает читать монолог еще спиной к залу, скорчившись на земле, даже пальцы его ног напряжены, поджаты, будто ему хочется стать меньше, исчезнуть, или будто, как больному человеку, ему страшно отпустить, распрямить мышцы, потому что это вызовет новую волну боли. Эти его поджатые коленки, этот силуэт, слишком острый для модерна, слишком живой и тонкий для экспрессионизма — ближе всего ему, наверное, Обри Бердсли — такой маленький, такой беззащитный, но, несмотря на все это — такой красивый в своем трагическом падении...
В первый раз, 7-го числа (и потом еще пару раз, 9го, кажется), он всю дорогу во время монолога держался пальцами за босую свою, прости господи, ногу. Не сказать, чтобы эта деталь там мешала или отвлекала как-то, просто невозможно ее не заметить это — такое безотчетное как бы движение совсем, рефлекторное — как будто он сам за себя цепляется, чтоб хоть за что-то цепляться.
Каждый раз был разный темп у сцены, разная длина пауз – опять же, как с «Mine ear is open and my heart prepared» - он где-то будто подыскивал слова, будто осознавал каждую свою мысль прямо здесь, перед нами, и только потом ее выговаривал, а где-то наоборот – это был поток сознания, почти бред в горячке.
Пауза после «For god’s sake, let us sit upon the ground» - всегда разная. Потому что тут с одной стороны вроде как режиссерски запланирован краткий момент разрядки, почти комический: вот Ричард сказал всем сесть, и все бухнулись на землю. При этом артисту надо играть свою трагедию. О-очень сложно. Поэтому справлялся Дэвид с этим по-разному. Иногда он преодолевал смех зала, давая такую бездну серьезного, что пропасть между состояниями зрителя в две соседние секунды оказывалась гигантской. Иногда просто длил паузу, позволяя залу пережить комический момент и только потом переходя к монологу (7-го такой вариант был, кажется). Иногда наоборот - не давал людям возможности засмеяться, а сразу переходил к «…and tell sad stories» почти без паузы (кажется, вариант 12.01), начиная монолог на самой высокой точке горя.
На дневном спектакле 9-го был смех даже после фразы «Some poisoned by their wives»… Еще очень мощно было вот это: «Our lands, our lives and all are Bolingbroke's». Имя своего врага он произносит почти с трудом, с такой ненавистью, болью. Один раз – 8-го вроде вообще было шепотом.
Всегда по-новому звучало «As if this flesh...»: иногда более горько, иногда скорее с насмешкой, иногда — будто походя, - и все варианты были одинаково естественны для настроения каждого конкретного спектакля.
Наиболее надрывно все это звучало, пожалуй, 9го вечером и 12-го. 12-го Ричард в это сцене вообще почти рыдал. Как вот помните (простите мне это невольное сравнение), с ним записывали несколько вариантов «I don’t want to go» и все они получились в разной степени отчаянными, так вот и тут было: и 12-го был самый слезный вариант.
А как звучит «And farewell, king!»… С каким грохотом падает отброшенная корона… Как дрожат руки, прикрывающие голову…
И вот это: «Cover your heads <…> For you have but mistook me all this while» - был вариант, когда он почти едко, насмешливо это говорит, а был – несколько раз – когда он как будто сам впервые себе в этом признается.
(*Один раз, 9-го утром, забыл слова, пропустил фразу «Taste grief».)
И признается в том, в чем, может быть, тяжелее всего признаться: «Need friends»… Как он протягивает руки – и они повисают в воздухе: никто не откликается…
После этого что? Отчаяние. Но нет, епископ Карлейский и Омерль снова «вытаскивают» утопающего – нет, утонувшего – на воздух, там прямо физически это передано, как они его поднимают. Я каждый раз прям вся сжимаюсь в этом моменте, как же больно каждый раз это видеть: человек сидит на земле, ему страшно, больно, одиноко, а епископ Карлейльский, этот милый дяденька, подходит и вместо того, чтобы его утешить, надевает ему на голову корону и почти прямым текстом говорит: «Веди себя как король». И как Ричард под этой короной весь сгибается, как прикрывает глаза, готовясь почувствовать опять эту тяжесть – как заключенный, на которого надевают кандалы, как приговоренный, который кладет голову на плаху.
У него сил уже нет, но «надо быть королем» и он опирается на их руки и делает последнее, уже совсем какое-то лихорадочное усилие. Он выхватывает меч у Омерля, грозя Болингброку: «Легко забрать свое», - но сам при этом уже не верит в это, это уже такое самовнушение, которое ему не очень-то помогает. И вот, что интересно, по-моему: последняя надежда, которую он высказывает здесь – на дядю Йорка. Опять же, я в этом моменте видела больше спины, чем лица. Поэтому, когда он слышал «Your uncle York is join’d with Bolingbroke» - я видела только, как никнут плечи, горбится спина, опускается меч, ставший совсем тяжелым.
(*Вот тут мне кажется, снова та тема с физической и «нефизической» силой Ричарда играет.)
Последняя надежда ускользнула, соломинка надломилась, силы кончились. Причем меня всегда поражало, что Ричард не винит ни в чем ни умерших Буши и Грина (хотя оттого, что они умерли, вина их вроде как не стала меньше, Англию-то они все же сдали Болингброку), ни Йорка он не обвиняет – ни в лицо, ни за глаза. (Хотя позже и говорит свои слова про пилатов, умывших руки и отдавших его на крестные муки, - эти слова, безусловно, в первую очередь обращены к Йорку, но скорее к его совести, а напрямую он его не осуждает.) Есть все же в этом его смирении что-то невероятное, удивительное. Особенно если сравнить это с уходом в ссылку Болингброка (особенно в этой версии), который просто рвет и мечет от обиды на всех и вся. Когда же Ричард уходит, потеряв последнюю надежду, там еще есть эта пронзительная деталь: он сам поднимает и уносит свои сапоги. Это поражало еще в записи, но в живую действует просто страшно: когда он наклоняется за ними, то видно, что это усилие дается ему с трудом, почти физически болезненно. И уходя за кулисы, он… хромает. Да. Едва заметно, но это есть. Как будто он боится потревожить что-то, что болит внутри. (*Это чем-то похоже на то, что есть в Харди, но несколько другое все же).
В общем да… Это одна из самых интересных сцен у Ричарда, в первую очередь тем, что она переломная – и в отношении самого Ричарда к себе, и в отношении зрителя к Ричарду. А еще она очень интересно рифмуется со сценой отречения. Но об этом я потом еще распростынюсь.))
Чем хорош для меня Боуи, так тем, насколько он разный и как его много - хватит под любое состояние и настроение. Вот это точно отражает мой отрезок "вчерашний вечер - ночь - сегодняшнее ранее утро". Да и сейчас очень даже подойдет.
******* (немного погодя и придя в себя от известий)
Страшно начавшийся год внезапно уравновесился двумя счастливыми событиями. Подруга попала на спектакль "Ричард II" RSC и... Моффат уходит! Чибнеллу - всех благ и вдохновения! И сил выдержать!!!
Congratulations to Broadchurch's Chris Chibnall on his new job! #DoctorWho
Сцена у Гонта. Новый Гонт, Джулиан Гловер, хорош, его монолог про Англию великолепен… Так здорово, что он начинает его читать совсем умирающим, а в процессе его как будто слова исцеляют, как будто его восторг и любовь к стране дают ему силу – поэтому он и нанизывает все эти поэтические имена одно на другое. И Йорк, который стоит рядом, одновременно и волнуется за него, и умиляется его словам…
Когда Гонт начинает обвинять Ричарда, безумно интересно наблюдать реакцию короля. Потому что тут, именно в сценах со старшими, его непроницаемость разрывается – сначала в разговоре с Гонтом, потом на монологе Йорка.
Гонта он слушает спокойнее, чем в записанной версии, но с явной ненавистью. И срывается каждый раз на разных словах. (Причем в первый раз мне вообще показалось, что Гонт был не подготовлен, к тому, что его почти перебили😄 ) Иногда на «Landlord of England art thou now, not king», а иногда – еще и раньше. И ярость его захлестывает постепенно, и в конце концов он уже не может сдерживаться. Гонта он хватает так, что даже страшно становится. Однако, когда отпускает – встряхивает пальцами, как будто такое сильное физическое напряжение болезненно для нежных королевских ручек. Это интересная деталь (сохранившаяся с прошлого раза), потому что она уже здесь показывает, что внутренняя сила Ричарда значительно выше, чем физическая. Потом это отзовется и в сцене на берегу, и в сцене отречения и в тюрьме, конечно, главным образом.
читать дальшеКогда Гонт произносит свои слова проклятия: «Live in thy shame, but die not shame with thee! These words hereafter thy tormentors be!» - и уходит, королева почему-то бросается к Ричарду, хватает его за руку. Чтобы удержать или чтобы поддержать? – понять сложно. Потому что Гонта уводят, и Ричард сначала даже ничего ему не отвечает, просто смотрит вслед. Но королева неизменно подбегает в этом моменте к мужу. Интересно. Иногда мне казалось, что ей хочется удержать Ричарда от новой вспышки ярости. А иногда – что ее пугает это проклятие-пророчество и ей хочется успокоить, поддержать любимого. Так или иначе, у нее не выходит ни то, ни другое. Он ее попросту не замечает. На встрече 16 числа Дэвид сказал, что ему всегда безумно жалко своих королев, потому их приходится весь спектакль попросту игнорировать. «Она так старается, переживает, она хочет помочь, а ты ее всю дорогу вообще не замечаешь!» И как раз про этот момент он обмолвился, что королева подбегает к мужу именно «чтобы помочь». Да только это бессмысленно…
Когда докладывают о смерти Гонта и Йорк начинает плакать, Ричард как будто с искренней симпатией его успокаивает. И от его мудрых и грустных слов Йорк начинает всхлипывать все тише, тише, и ты почти веришь каждый раз, что Ричард действительно тронут. Но потом идет это «So much for that» и т.д., и с одной стороны ты чувствуешь досаду на него за то, что он опять обманул тебя, а с другой стороны не можешь не смеяться и не радоваться, что он не обманул тебя, и не пошел поперек себя самого. Что поделать, такой вот приятный засранец.))) Повторюсь: так как симпатии ни к Болингброку, ни к Гонту здесь не возникает, то не возникает и сильного осуждения поступка Ричарда. Скорее, ты вместе с Йорком начинаешь ждать скорой беды…
Когда Ричард слушает отповедь Йорка, он немного напоминает — сначала — мальчишку, которого распекает любимый учитель. Особенно, когда Йорк заводит речь об отце Ричарда, о том, как он на него похож лицом — Ричард так улыбается... На короткое мгновение он улыбается так, как будто ему приятно это сравнение. Но Йорк тут же обрывает себя — и обрывает улыбку Ричарда, выводя сравнение не в его пользу. Но Ричард даже ничего не говорит ему в ответ, не возражает. Только потом это «Think what you will» - сама реплика: будто бы он вовсе не слышал его слов, но те эмоции, которые у него на лице были видны до этого, говорят, что нееет, все он слышал, все прочувствовал, но он король, и его воля закон и чужие слова ему — не указ.
В этой сцене еще очень интересно, как выбирает сторону Омерль... Ну, то есть он так-то с Ричардом, но как бы пассивно, не ссорясь с другими. А вот здесь ему буквально приходится решить раз и навсегда, «либо ты с ним, либо с нами». Как он стоит рядом с королем, когда тот только появляется. Как потом бросается утешать плачущего отца после «So much for that» Ричарда... (*Надо заметить этот момент, потому что дальше дважды, после тяжелых сцен — сцены в замке Флинт и сцены отречения — Йорк протягивает руки к сыну, чтобы утешить его и получить его утешение, и Омерль оба раза его отталкивает. В образе Омерля очень много детского (несмотря на то, что в этой версии Омерль правда более... гм... мужественный, с бородой это своей и вообще). Нежность и жалость к отцу сменяются в нем детской жестокостью, появляющейся от обиды, злости на отца и его «предательство»). Как не останавливает Ричарда, когда тот отдает приказ забрать имущество Гонта. И самый мощный (самый «в лоб») момент — когда все уходят, а он остается один с этими тремя союзниками Болингброка, Нортумберлендом и компанией: как они наступают на него и он убегает вслед за Ричардом... Вообще интересно, это же должно было насторожить Омерля против них, должен же он был как-то попытаться вразумить Ричарда? (но это уже вопрос за гранью художественного произведения =) )
(Кусочек про Йорка)
Очень хорош Оливер Форд Дэвис... Даже не знаю, что про него говорить, потому что это как аксиома — он просто великолепен и все.))) Играть эту трогательную комичность в тех сценах, где как бы уже вовсю идет трагедия, да играть ее так, чтобы это не рушило напряжение, а надстаивало над ним второй уровень, не отвлекало зрителя, а заставляло его глубже проникать в характеры героев и отношений между ними... Это потрясающе просто. За счет чего Йорк сохраняет свою нейтральность? Почему Ричард, уезжая на войну, оставляет его лордом-протектором, несмотря на то, что только что выслушал его обвинительную речь? Почему потом он не обвиняет его в своих несчастьях? - Все эти вопросы разрешаются в самом образе Йорка, который создал Оливер Форд Дэвис. В нем трагедийность встречается с комичностью, и первая не разрешается, не нейтрализуется во второй, но и не может ей помешать. Точно так же в нем глубина и мудрость сочетаются со слабостью. И все эти качества настолько живые, жизненные и такие естественные в этом человеке... А разве можно винить жизнь за то, что она жизнь? Винить человека за то, что он просто человек?
(*Впрочем, во время первого спектакля, 7-го числа, я почему-то поймала себя на мысли, что «обижена» на Йорка, что виню его.)) Но это чисто эмоциональное, вовсе не логическое и не эстетическое восприятие. Расскажу потом подробнее, если не забуду.)
Я все чувствовала в его образе что-то знакомое, даже родное. То ли это неосознанное ощущение, то ли он напоминал мне кого-то из любимых наших русских актеров. Все думала, кого. Может, Леонида Броневого в Ленкоме? Та же милая ворчливость, комичность с серьезным лицом., спокойная мудрость... Но нет: Броневой уже давно, выходя на сцену, играет себя. Он выходит, и зал разражается аплодисментами: мол, вот, Броневой вышел. Оливер Форд Дэвис выходит на сцену, и ты видишь абсолютно живого Йорка, вылепленного из Оливера Форд Дэвиса...
Наталья Фоминцева Наташа, был еще момент: когда Йорк начинает плакать, Омерль подбегает к нему, поднимает, утешает и одновременно как бы вступает в немой диалог с Ричардом, знаками показывает ему: "Он разволновался, бывает, сейчас я все улажу". (Рикс тоже подходил к отцу, но там у них контакт был короче и никакого взаимодействия с королем не было). Кстати, момент, когда Нортумберленд и компания как бы прогоняют Омерля в скрининге тоже был. Мне в этой сцене Гонт показался не слишком больным, потому что почти все свои слова сказал стоя на ногах (очень не хватило момента, когда Ричард его за грудки со стула поднимает и трясет - тут просто тряс, без "подъема"). Момент с королевой: когда фавориты тащат сокровища Гонта, королева бежит к Буши, как будто пытается его остановить. И вообще она эту сцену хорошо отыграла - фраза Ричарда в финале "че ты грустная такая" была очень в тему.
очень классная сцена - уже когда заговор в разгаре, Йорк встречается с Болингброком и компанией и начинает их распекать как мальчишек. Болингброк там пытается свою речь начать раза три - Йорк его прерывает (на скрининге этого не было, кажется). И еще у одного из сторонников Болингброка выражение лица было в момент речи Йорка совершенно уморительное, в стиле "Папа, я варенье не ел!! Это младший брат съел!
...и еще бы момент на скриниге (в новой версии его не было конечно) - когда гроб притаскивают, Болинброк перед ним присаживается и так легко к нему прикасается, к бортику, как будто хотел прикоснуться к Ричарду, но не решился. Мне показалось, у него все же были какие-то чувства к Ричарду (как минимум перед его величием он преклонялся, невольно), он на него снизу вверх явно смотрел всю дорогу, и трон ощущал не своим местом (Болингброк Бриттона - нет, он и на троне сидел по хозяйски, смотрелся на нем лучше).
И немного прекрасного про исторического Ричарда (давно я сюда с этой темой не приходила, ага). Читаю про Генриха4, соответствие шекспировского текста и историческим реалиям. Нашла неожиданное - оказывается Хотспер, сын Нортумберленда, который по истории был старше, чем у Шекспира (собственно старше Ричарда на несколько лет) с кем-то там воевал (личные феодальные разборки были) и попал в плен. И угадай какой король его за большие деньги из этого плена выкупил. За десять лет до низложения, в котором активную роль сыграл Нортумберленд и сам Хотспер. ... ну, начать стоит с того, что сам Нортумберленд по истории был никто и звать никак, ему Ричард надавал титулов и сделал человеком по факту. А, ну и принца Хэла двенадцатилетнего в рыцари посвятил, пока его папа-Болингброк восстание устраивал.
Little Kitty огромное спасибо авторам отчетов, так много и подробно писать это невероятное терпение нужно. я попроще но пару слов черкану королева не понравилась, в первую очередь голосом. мелковата и суховата. а новый Болинброк очень интересный и очень непростой, действительно равный соперник Ричарду. и сцена отречения превращается из циркового фарса в фарс судебный. из-за этого мне показалось что вся драматургия спектакля "поехала", и играть великую трагедию в сцене отречения уже как бы и неуместно. спектакль трехлетней давности был о схождении мирском - и возвышении духа, теперь он гораздо ближе к исторической хронике - показано, какая вся эта политика мелочное, склочное и грязное дело, и чистым не уйдет никто. фигура Йорка в таком случае начинает вырисовываться гораздо значительнее (очередное браво ОФД, великолепный актер), потому как благообразный с виду и изворотливый по сути Йорк - просто квинтэссенция происходящего. ну и конечно браво ДТ, который тонко чувствует атмосферу этого нового спектакля. его новый Ричард взрослее, серьезнее, расчетливее, в нем практически нет истерики и метаний, а есть холодная злость, презрение и в редкие минуты несдержанности - дикая ярость (те самые три стука - это буквальное "бесит!!!!" - точнее, "вы все меня тут за...ли"). поэтому и сцена отречения - это не минута осознания и переломный момент, а расчетливый актерский выпад свергнутого короля, который страстно желает, чтобы последнее слово осталось за ним, потому что не может, не хочет проигрывать вчистую. и в такую сцену гораздо органичнее вписывается то самое знаменитое "а ну-ка повтори". но Ричард приходит к трагедии все равно. только смещается она теперь на самый конец, на сцену в темнице и действует очень сильно. потому что сцена смерти подана как что-то, чего не должно быть. но оно происходит, и это как "начало конца" - легитимный король убит, порядок престолонаследия нарушен, и теперь кто шустрее, тот и следующий носитель короны, становитесь в очередь, бравые рыцари.
Просто фантастическое начало у одной из самых знаменитых песен! Шикарное исполнение!.. Прекрасный Хамелеон умел менять не только облики. Он еще умел (на язык все равно просится умеет) поворачивать заслушанные до дыр произведения, меняя интонации, тональность, ритм... Достаточно вспомнить альтернативную версию "Человека, который продал мир" (обожаю!!!), когда песню опознавали по тексту (sholay.diary.ru/p191706966.htm ). Но это... На несколько минут унесло в другую, очень теплую реальность, полную добра и жизни.
Прежде не видела эту запись. И снова - открытие... И спасибо вам всем! И чудесным музыкантам и тебе, Дэвид, и зрителям, что собрались в этом небольшом зале и так слушают.
P.S. Внутри себя я позволяю порой обращаться к этому удивительному человеку просто по имени. Это давнее. И это мой способ общения с этой прекрасной вселенной, когда слушаю, смотрю или читаю.
Ну и пара нюансов)) Дэвид в финале выходит к трону и на поклон не босиком, а в каких-то белых тапочках (но это все разглядели наверное на видео с поклоном). 10-то числа на поклонах на сцену бросали цветы. Дэвид собрал их и раздал касту. Один цветок достался БОлингброку - Бриттон взял его в зубы и так и кланялся, с цветком в зубах.
Наташа Зайцева
Итак… Пока все, что было с нами еще живо в памяти и не кажется чудесным сном, я попробую написать о Ричарде. Что-то в этом тексте записано по следам, почти сразу после спектаклей, что-то пытаюсь восстановить потом, но переживания от этого не менее живые и сильные. Простите, что многое из написанного будет, скорее всего, не фактами и не анализом, а эмоциями и междометиями. Простите, что не информативно, что много повторов, что я в основном буду говорить о короле, периодически забывая, что там есть другие персонажи и т.д. Я пишу это в основном для того, чтобы сохранить в памяти все эти мелочи и оттенки эмоций. Ну и еще потому, что мне просто снова хочется поговорить о Ричарде. =)
читать дальшеI. (Кусочек вводный или, точнее, "водный") Очень сложно придумать какую-то структуру для этого текста. С одной стороны, хочется написать так, будто смотришь в первый раз, потому что, конечно же, смотреть в живую – это совершенно иное впечатление, чем когда смотришь запись. Не только потому что спектакль каждый раз рождается на твоих глазах, потому что он живой, рискованный, разный, потому что энергетические волны со сцены разливаются в зал и ты чувствуешь их почти физически… Но даже и потому, что, как ни странно, когда я смотрела его в Лондоне, у меня было какое-то чистое восприятие текста – из-за новых интонаций, из-за внимания ко всем актерам (а не только к тем, кто попадает в кадр оператора) – ухо будто очищается от привычного восприятия и слушает текст как в первый раз. Столько новых мыслей, открытий, все интересно…
С другой стороны, все время хочется сравнивать этот спектакль с тем, что мы привыкли видеть на записи. (Так как живого спектакля я в прошлый раз не застала, все сравнения, которые тут неизбежно будут появляться – это сравнения с записью.) И наконец, так как каждый спектакль – особенный, каждый чем-то отличается, то, разумеется, начинаешь сравнивать все шесть между собой… В общем, будет винегрет из полуосмысленных впечатлений, обильно приправленный до бесстыдства восторженными восклицаниями. Извините.
Итак. Первый раз был 7.01, и у меня было место С34, то есть довольно близко, но сбоку. Вообще почти все разы я сидела с левого края (так уж вышло), так что мне был виден всегда примерно один и тот же ракурс, но зато это был тот край, откуда Король чаще всего появлялся и куда уходил.
(Кусочек о Генрихе) Сразу скажу, что лично мне очень понравились все новые актеры, не было ощущения, что замены неравноценные. (ну, опять же, я, конечно, не видела прежний состав в живую) Я знаю, что некоторые зрители не приняли нового Генриха, но мне он показался интересным, хотя и совсем другим. К тому же я год назад смотрела Генриха IV с Бриттоном, и мне было безумно интересно посмотреть, как он сыграет предысторию своего короля.
В образе Болинброка Джаспера Бриттона куда меньше той мужественной простоты и достоинства, которые были характерны и так привлекательны в герое Найджела Линдси. Прежний Болинброк казался искренним и его правда по-своему признавалась. Было понятно, за что его ценят его союзники, и что он противопоставляет Ричарду – спокойную, уверенную в себе силу, дружеское равенство с подданными. В первых сценах мы видели, что он ищет правды не только для себя, но и для короля и королевства (даже если и не считает этого короля образцовым). Мы ему сопереживали. И соответственно полюс Ричарда воспринимался изначально как скорее отрицательный, определенно подозрительный.
В новой версии с новыми актерами такой глубокой пропасти и резкой смены симпатий между 1й и 2й половиной спектакля нет. Оговорюсь: мне так показалось, что нет.
Болингброк Бриттона с самого начала очень сильно противопоставлен Ричарду. Это очень ощущается в тех моментах, когда он отказывается подчиняться королю. Когда Ричард требует отказаться от дуэли, его слова: «God defend my soul from such foul sin!» - звучат прямо с издевкой по отношению к королю. (*Кстати, момент, который я, к своему стыду, заметила только 9 числа: когда Гонт по требованию Ричарда как бы уговаривает сына бросить перчатку Моубри, он у Гловера делает это гораздо сдержанней, чем было в исполнении Пеннингтона, он явно делает это для отвода глаз; и когда Генрих отказывается подчиниться, Гонт незаметно делает ему одобрительный знак). И когда Болингброк говорит, чтобы король не плакал о нем, если его убьют – в его словах тоже звучит что-то шутовское. И уж совсем с ненавистью и презрением он, уходя в ссылку, выплевывает это: «Four lagging winters and four wanton springs. / End in a word: such is the breath of Kings».
Друзья и подданные любят Болингброка не столько за его личные качества (потому что он однозначно здесь показан человеком лицемерным), сколько за то, что он противостоит Ричарду и за то, что он мягок и любезен конкретно с ними. Самые привлекательные его сцены – где Болинброк шутит. Где приветствует Перси и в шутку выдает за себя другого человека, как бы чтобы избежать ненужных ему почестей (новое решение сцены, кстати, см. беседу 12.01); сцена с Йорками в конце – «Король и нищенка». Его милосердие и простота вроде бы как бы даже и располагают. Но: Если Болингброк Линдси был искренен, был собой – мужественным, мужиковатым, грубоватым и сильным, но достойным – на протяжении всего спектакля: и в первой сцене, где доказывал правду, и потом, когда шел против короля, и в сцене отречения Ричарда, и в конце… То Болингброк Бриттона – лис. Он очень легко переходит от видимой благожелательности к прямо-таки наслаждению жестокостью: в сцене с Буши и Грином, в сцене отречения и после нее – когда он наступает на зеркало… Так же легко он превращается в уже величественного, вальяжного, привычного к мантии и трону короля. (В отличие от Линдси, который на троне смотрится как-то неловко неуместно, хотя эта неуместность была также правильной для того образа, того персонажа…)
Соответственно меняются и отношения Генрих-Ричард. Между ними изначально видна неприязнь, вражда, даже ненависть. Ричард, глядя на все изъявления верности и любви со стороны Болинброка и Гонта – не верит им ни на секунду, и то, как бесит его их лицемерие, видно даже сквозь ту маску беспристрастности, которую он носит в первых сценах.
Странное дело, но мне показалось, что за счет этого, в отличие от записанной версии спектакля 2013 года, здесь к Ричарду сразу проникаешься симпатией – хотя бы как к человеку, искреннему в своей ненависти и даже в каких-то неприглядных поступках вроде ссоры с умирающим Гонтом. Раньше - когда мы видели справедливость Ланкастеров - самодурство Ричарда воспринималось только как жестокость и бесчеловечность. Здесь же это выглядит как война. Они равные соперники, просто Ричард – пока – побеждает. И когда Йорк говорит о Гонте: «He loves you, on my life, and holds you dear. /As Harry Duke of Hereford, were he here» - от ироничного смешка Ричарда в ответ ему даже ёкает сердце. Потому что это хоть и ирония, но горькая: «Right, you say true: As Hereford’s love so his…» Он прекрасно знает, что эти двое его ненавидят, так почему же он должен их любить и щадить? Невольно получается, что на какой-то момент Ричарда оправдываешь даже в самой неприглядной его сцене.
II
(Кусочек, в котором меня мотнуло от Генриха обратно к Ричарду, и плавно началось описание всего подряд)
Я почему-то привыкла считать немного, что в первых сценах Ричард еще тот король-солнце, бог на земле, у которого в руках всё и все. Что это изображение той вершины, с которой он потом падает. Но вообще-то, самые первые сцены — это уже начало его падения. Уже там видно, как его злит и пугает происходящее: что эти двое – Моубри и Болингброк – ему не подчиняются. Причем не подчиняются открыто, даже не маскируя это все под желание найти правду ради монарха. Как он кричит на них, приказывая устроить турнир, как потом стремительно уходит…
(*Пока мы тут: говорят, принято замечать, на каком спектакле сколько раз Ричард стучит скипетром по гробу на словах «We were not born to sue, but to command». Так вот: 7.01 – он стукнул три раза изо всех сил, одновременно с репликой, и эффект сначала показался мне немного смазанным, как будто он пытается перекричать шум, который сам же создает – однако, это по-своему уместно для этого момента: тут нет никакой величественности, только ярость. 8.01 – так же, три. 9.01 (уже могу путать, когда какой был раз, может, даже и оба?) на одном из спектаклей было два удара, почти не накладывающихся на реплику, а идущх после нее – это было более четко, соответственно более величественно). 10.01 – вообще как на записи, сначала сказал, потом стукнул один раз. И, пожалуй, все же этот вариант понравился мне больше всего. Но, возможно, не с точки зрения оправданности психологической или художественной, а как наивному зрителю, который хочет, чтобы ему нравился Ричард, а Ричард ему нравится, когда он величественен и силен, а не когда он суетится в бессильной ярости. Когда он стучал три раза, там тоже казалось, что от раза к разу мотивировка этого жеста менялась: можно было понять, а) что он не чувствует уверенности в себе, ему приходится самого себя поддерживать, разогревать, б) или же наоборот – что точка кипения уже достигнута и нужно куда-то всю эту лаву выплеснуть. То есть даже один жест воспринимался по-разному. Казалось бы – такая маленькая деталь, а дает такой диапазон трактовки… 12.01 он опять стукнул три раза, на реплике.)
Интересный эпизод, по-моему, - когда Ричард спускается к Болингброку перед поединком. Сама реплика Ричарда «We will descend» иногда произносилась как бы с расчетом на комический эффект и зал смеялся, а иногда звучала вполне серьезно, небрежно этак. И дальше: Болингброк в ответ на поцелуй и слова Ричарда целует ему руку. А рука в перчатке (почему-то это тоже кажется важным). В разных спектаклях это выглядело по-разному: иногда король был абсолютно непроницаем, иногда чувство собственного превосходства доминировало, а иногда сквозь невозмутимость прорывалось презрение, даже какая-то гадливость.
После этого напряженного момента, тут же – как бы небольшая разрядка, смешок: когда Ричард покидает Болингброка, Моубри как бы тоже наклоняется за благословением, Ричард обходит его, как пустое место.
Интересно, что все эти вариации — не изменение образа, не колебания из-за неустойчивости трактовки, а ньюансы в рамках одного характера. Ричард всегда один, но ведет он себя чуть по-разному, реагирует так, как мог бы реагировать только Ричард — но в разном настроении. Он живой, он абсолютно живой человек.
Этот король уже понимает, что его не любят, им пытаются вертеть, но он этого не потерпит. И следующий шаг – то, что он им устраивает на турнире. Это не каприз, не внезапное решение – это вполне продуманный ход унижения Ланкастеров: устраивая поединок, вызывая соперников по именам, спускаясь по просьбе Болингброка поцеловать его и слушая его пафосное прощание, король уже знает – это уже задумано – что чуть только они выйдут биться, он сорвет поединок. Весь пафос пламенных речей будет затрачен впустую, и от этого как бы осмеян; честь, о которой они столько говорили, так и окажется не защищенной – лучше бы тогда и говорить не начинали… Как он отдает команду начинать, а сам встает и ходит взад-вперед, сжимая скипетр, будто готовясь не пропустить момент. Он волнуется, но контролирует ситуацию. В нем видна сила. Он уже ведет войну, но пока побеждает.
(Кусочек о несерьезных вещах)
Пару раз, поднимаясь по лесенке Дэвид запнулся. Один раз зацепился платьем. Интересно, сколько нас таких было в зале, кто в эти моменты вместо того, чтобы смотреть в центр сцены, сделал «ух!» и задержал дыхание?
Вообще, как же он красиво смотрится во всех этих костюмах! Особенно вот платье то в сцене дуэли: каждый раз ловлю себя на мысли, что наслаждаюсь его… гм… женственностью. =) Плавные, хоть и стремительные жесты, грация, с которой он подхватывает подол, то, как спускается по лестнице, как ходит, подает руку… Какое изящество – позавидуешь!
После дуэли – проникновенный диалог между Гонтом и уходящим в ссылку Болинброком. Почему-то он меня как-то мало трогал в этой версии, видимо, не увязались эти проявления чувств и сопли всякие с таким вот изворотливым, лукавым Генрихом… Хотя, если учесть, что сцена наедине с отцом – может быть, это и правильно, и логично, что обиженный ребенок должен поныть и пожаловаться, а не злиться и метать молнии.
Кстати о метании молний. На этой сцене произошла самая забавная накладка за все показы, какие я видела. =) Извините те, кто это уже читал, я продублирую.
Итак. Болинброк прощается отцом (причем никакого смирения, он зол, основательно так зол на Ричарда), и на словах
«Then, England's ground, farewell; sweet soil, adieu; My mother, and my nurse, that bears me yet!» –
он по рисунку роли топает своей одетой в железо ногой. Топает так конкретно, не символически, а опять же со злостью. (*Сравните, сравните же (или уже кто-то сравнил?) этот момент со сценой на берегу потом, где Ричард ласкает эту же землю руками!) Так вооот. Это было 9.01, на дневном спектакле. Болинброк в порыве яростного отчаяния топает по сцене - и железный плинтус от авансцены отрывается и с грохотом падает в зал. Зал ржать… А у него дальше слова: «Where'er I wander, boast of this I can…» - и он давай уже сквозь хохот зала это «я могу» обыгрывать, мол, смотрите, вот что «я могу». И все такие «даааа»!..))) Еле дочитал, бедняга, фразу «Though banish'd, yet a trueborn Englishman». А параллельно там сзади уже Ричард со товарищи появляется. И он выходит со своим надменным видом, смотрит на это безобразие - и пальчиком так покачал-погрозил, типа вот, ай-яй-яй, что делается. Зал во второй раз лег. А по тексту у него дальше: "We did observe"!) Эта реплика реальная, она к тому что Ричард заметил, как с кузеном прощалась чернь. Но тут она пришлась просто идеально, мол: «Я все видел!»))) Зал упал в третий раз, а у этого, разумеется, невозмутимейший вид. )))
(to be continued) Наталья Фоминцева
(для статистики: 12-го стучал по крышке гроба три раза: сначала реплика, потом стук, как на записи) А, еще. 12-го Дэвид в сцене с фаворитами немного потроллил Сэма Маркса с конфеткой в стиле "дам - не дам". Секундный момент и едва уловимая улыбка - скорее Дэвида, чем Ричарда))
И еще)) Все постепенно вспоминается)) На встрече с кастом после первой части "Генриха4" Бриттон рассказывал (и показывал - он вообще все изображает, только поэтому я и поняла о чем речь, ну и человек рядом сидящий переводил, что сам понял шепотом) как репетировали сцену отречения. В этой сцене Дэвид в моменте, когда они оба держатся за корону и Ричард ее как бы "опрокидывает", делал это с таким нажимом, что Бриттон каждый раз едва не падал на пол. И очень просил Дэвида как-то рассчитывать усилия, и Дэвид всякий раз снова "ронял" Бриттона и виновато отвечал: "Ой... Я забыл..." (все это Бриттон изображал в лицах - и как падал, и Дэвида)).
В Лондон я, как известно, ездила сходить в театр. И пора бы уже об этом.
Забыть не боюсь, разве что затереть собственное впечатление чужими словами. А главное, моих за неделю у меня не прибавилось, ещё немного, и они разлетятся совсем, а я так и не запишу ничего - о "Ричарде II" у меня не случайно нет ни одной полноценной внятной записи, слишком хорош... что так что хватит тянуть, пора зафиксировать то, что можно. читать дальше "Сувенирное" фото, не имеющее иной ценности, как свидетельствовать, что Дракон там была и сидела вот так перед сценой.
Дважды, 8-го и 10-го числа. В первый раз, 8-го, спектакль был хорош, но не весь каст равно убедителен,а моё внимание в первую очередь занимали изменения по сравнению с записью - местами весьма существенные в связи с заменой актёров. 10-го уже лучше воспринималось целое, а кое-что прояснилось и встало на свои места.
Теннант 10-го вышел на сцену сплошным сгустком энергии, с присутствием и монаршим недовольством. ощутимым физически.
Вообще по сравнению с записью теперь некоторые акценты расставлены гораздо однозначнее, особенно что касается начала пьесы. Двор ещё более очевидно поддерживает Болингброка, новый Мобри выглядит однозначно виновным и сознающим это, бахвалящимся неубедительно и лишь для порядка. А король очевидно крайне недоволен раздуваемым скандалом. 10-го числа это раздражение ощущалось просто физически. В какой-то момент я, заметив, как у актёров на сцене встают дыбом наэлектризовавшиеся волосы, невольно хихикнула про себя, что при такой шаровой молнии в виде короля рядом это не удивительно. На обоих спектаклях его величество при милостивом спуске к Болингброку перед поединком подстерегала лестница. 8-го Теннант зацепился полой за что-то, спускаясь, после чего поднимался, очень картинно подобрав одежду. 10-го он запнулся, поднимаясь, уже на самом верху, и этот неподобающий факт явно настроения величества тоже не улучшил.
Вообще же в этот раз - притом, что в целом Теннант от прежнего рисунка роли особо не отклонялся - Ричард стал несколько более земным и реальным, менее воздушной сказкой из чистой капризной поэзии, и в нём виднее был зазор между маской и человеком и осознание этого зазора.
И, говоря об этом, нельзя не упомянуть сцену на берегу. Кажется, 10-го числа она была самой яркой, больной, страстной и цепляющей, что я видела.
А ещё, до 10-го числа мне как-то не приходило в голову, что Ричард просто на дух не переносит чужих слёз. Не надо плакать при его величестве, это неизящно, неэстетично и ужасно действует на нервы...
Пробегусь по заменам, кроме Моубри.
Совершенно мимо образа, на мой взгляд, новая Королева - слишком взбалмошная, слишком жёсткая, слишком злюка, а главное - в ней совершенно не видно любви к Ричарду. А без неё зачем она там нужна?
Гонт стал попроще и попрямодушнее, но смотрится вполне уместно.
Не уверена насчёт герцогини Йоркской - поправьте меня. она сменилась? Ка-кто слишком много улыбчивости было на её лице в не самые подходящие моменты...
Сменивший в роли Омерля Оливера Рикса Сэм Маркс на первом представлении оставил меня в недоумении, но во второй раз всё встало на свои места. Нам показали совершенно новую, по-моему, историю Омерля - отчаянно в короля влюблённого, и потому следующего за ним, норовящего прикоснуться... и в чуть изменённой сцене на стене замка Флинт теперь после краткого поцелуя Ричарда Омерль пылко целует его в ответ. Всю линию персонажа такая трактовка собирает воедино очень чётко, от наполовину против собственной воли следования за королём до лихорадочного срывания с головы капюшона в конце, чтобы последний раз взглянуть ему в лицо. И, по-моему, в этот раз это убийство как акт не столько предательства, сколько любви, глубокой невозможности оставить Ричарда в этой могиле заживо.
Самая серьёзная и самая спорная, на мой взгляд, замена - Болингброк. Найджела Линдси сменил играющий Генриха IV одноимённой пьесе Джаспер Бриттон. И персонаж оказался переосмыслен полностью. это просто совершенно другой человек. Если Болингброк-Линдси был прямолинейным, простоватым, почти неотёсанным рядом с рафинированным Ричардом рубахой-парнем, то Болингброк-Бриттон - с самого начала честолюбив, расчётлив и умён, и с самого начала в откровенной оппозиции к королю. Противостояние поэзии и прозы не ушло, но проза теперь вовсе не безыскусна и неуклюжа, напротив, она весьма умело рядится в красноречие - но не ради красоты, а ради личной выгоды.
В итоге этот Болингброк с самого начала вызывает раздражение и гадливость. Герой Линдси в начале первого действия на фоне самодурствующего Ричарда вызывал понимание и сочувствие, страшен делался потом. Герой Бриттона отталкивает с самого начала.
Но вот чего я не могу ему простить, так это сцены отречения. Оба раза второе действие производило на меня впечатление слабее, чем первое. Оба раза отречение не дотягивало до того, чем оно может быть. И на мой взгляд, в этом во многом вина Бриттона. Его Болингброк всю эту сцену хозяйски усмехается, снисходительно позволяя Ричарду поломать комедию напоследок. Там, где Болингброку-Линдси было явно неуютно, где он не мог чувствовать себя до конца уверенным в себе, потому что серьёзность совершаемого и сакральность власти вызывали у него невольный подавляемый ужас, Бриттону на всё наплевать. Но там уже есть плюющий на всё Нортумберленд, честно слово, двоих таких уже слишком много, это нарушает эмоциональный баланс сцены.
В конце Бриттон. увидев призрака, застывает с тем самым испуганным и пришибленным выражением лица, которое будет носить потом следующие две пьесы. В смысле последовательности оно, конечно, хорошо, но... раскаяние, подготовленное той самой отсутствовавшей долей неуверенности, было бы более достойным и впечатляющим, чем этот почти звериный и такой внезапный испуг.
В итоге в целом могу сказать, что я счастлива, что съездила, была там и видела это своими глазами. Знаете, один опыт нескольких дней потом, когда в голове постоянным фоном звучали фразы из спектакля, произносимые теми самыми голосами, многого стоит.
Но очень рада, что записана и останется у нас навсегда та, первая версия спектакля.
А ещё, осуществив одну театральную мечту, я тут же завела себе новую: хочу увидеть Теннанта на сцене в спектакле, пока тот ещё не будет для него настолько глубоко и безупречно выгран.
P.S. Если будет мимо кто пробегать из записных британских театралов, скажите, а у вас это принято, так легко отпускать актёров с поклонов? Честно говоря, полное отсутствие попыток вызвать лишний раз слегка удивило, особенно во второй вечер.
Мощное завершение действительно гениального цикла. Если честно, именно «Генрих V» стал для меня самым большим потрясением. В записи этот спектакль меня впечатлил меньше всех остальных, хотя саму пьесу очень люблю и «Криспианов день» наверное мой любимый монолог у Шекспира. Живая версия оказалась в сто раз сильнее того что мы видели в кино – живее, ярче, энергичней, концентрированней. И это действительно конечная точка всей этой истории, начавшейся в Вестминстере с похорон Глостера.
читать дальшеМне сложно разбирать этот спектакль, потому что я почти не помню нюансов – только собственный катарсис, который именно здесь и наступил. Тут, я думаю, сыграло роль и то, что спектакль – завершающий в цикле, и заканчивается на высокой ноте – свадьбой, миром, искуплением. Поэтому когда я вся просветленная ползла из партера на белый свет, а навстречу мне откуда-то сверху (зрительный зал в Барбикане находится под землей, туда надо спускаться) прямо навстречу выплыл Грегори Доран – я это восприняла, как так и надо: выходишь ты из храма, и тут тебя озаряет ангельский свет, не меньше).
На скрининге «Генрих» показался мне камерным. На деле это не так. Он очень шумный и, как это часто бывает у Шекспира (и что умеет подчеркнуть Доран), смешной и трагичный одновременно: здесь и хаос войны, и жажда жизни, и сомнения, и поиск себя. Алекс Хассел играет очень мощно (и кстати по некоторым приемам и уровню энергетики очень напоминает Теннанта). К тому же «Генрих» идет почти без перерывов с ноября, и мы сейчас видим другое осмысление персонажа, немного другую – более человечную – трактовку Генриха: Хассел читает эту роль тоньше, сложнее, без истерики (особенно изменилось в этом смысле начало пьесы: на скрининге Хассел стоил из себя небольшого гитлера – сейчас же его герой демонстрирует скорее сомнения и неуверенность. Хэл вообще стал уязвимей, и скрывает эту уязвимость гораздо меньше, он реагирует на все живыми нервами, он почти лишен брони, защиты, и этим до боли похож на Ричарда_после_капитуляции).
Кликабельно
Изменился и «Криспианов день» – он стал пронзительней, искренней, проникновенней (и до боли жаль, что не записана именно эта версия). Я вот не помню был ли в скриниге момент, когда Генрих снимает с себя корону и надевает ее на обозного мальчика, едва не задохнувшегося от неожиданности: "я такой же как вы". В этой версии монолога - осознание, что здесь и сейчас есть вещи важней короны.
Если бы предоставилась такая возможность, на этот спектакль я ходила бы вживую как на «Ричарда» – бесконечное количество раз. Потому что оба спектакля - высшие по эмоциям и смыслу точки цикла. Потому что Хассел великолепен (Доран в интервью приводит его как один из примеров того, что RSC нет смысла приглашать звезд – RSC звезд делает). Я думаю, у Алекса действительно большое будущее в театре. По крайней, мере искренне на это надеюсь: на него хочется смотреть.
Самая мощная сцена - когда заканчивается война и все персонажи – живые и мёртвые - поют Te Deum. И у Генриха-Хэла в этот момент такие глаза, как будто к нему спустились те самые глория энджелс, которых не дождался Ричард. И эта не столько про победу, сколько про ответственность, возможность закончить войну потеряв минимум людей. Бог не на стороне Генриха - он на стороне Англии.
То, как решен Пролог и решение финала внезапно связывают происходящее на сцене с нами, с сегодняшним днем, и название цикла отсылает нас не к короне, как некому атрибуту, за который ведется борьба, не к абстрактной власти, а к стране. Именно ради Англии (по-крайней мере на словах) совершает переворот Болингброк и отчасти ради нее же сдается Ричард. Ее, нарисованную на плаще, делят герои «Генриха IV», поминутно становясь на этот плащ сапогами. А потом в него заворачивается сломленный бывший Болингброк. Ее ввергает в войну, а потом вытаскивает из войны Генрих-Хэл. И в финале Пролог, блуждая между фигурками героев, застывших, как экспонаты исторического музея, говорит нам: они – часть того, что мы имеем сейчас.
Алмаз в оправе серебристой моря. На самом деле – все про нее.
НАТАЛЬЯ ФОМИНЦЕВА: КОРОЛИ И СТРАНА ИЛИ ИСТОРИЯ ОДНОГО КАТАРСИСА. ЧАСТЬ 2. Продолжаем публиковать рецензию Натальи Фоминцевой на цикл King&Country, который все еще идет в лондонском Барбикане.
КОРОЛИ И СТРАНА ИЛИ ИСТОРИЯ ОДНОГО КАТАРСИСА. ЧАСТЬ 2.
«Генриха IV», не так сильно изученного как «Ричард» (там-то буквально мы знаем все его трещинки), мы смотрели с не меньшим восторгом – этот спектакль совсем другой, он гораздо больше построен на интерактиве, взаимодействии с залом. Но главное – если «Ричард» и «Генрих V» по-большому счету спектакли-сольники – Теннанта и Хассела – то «Генрих IV» – это прежде всего игра ансамблей.
Фальстаф и Хэл, Хэл и Пойнс, Хэл и Генрих, Хотспет и Генрих – все они хороши нереально: взаимодействие у актеров очень легкое, очень… настоящее. В некоторых сценах я не могла понять – они играют или сейчас чисто по жизни «перемигиваются» - настолько это было тепло, интимно и… в контексте роли.
читать дальшеСамый прекрасный ансамбль первой части «Генриха» – Хассел-Шер-Маркс (соответственно Хэл-Фальстаф-Пойнс). Они вообще очень сыгранная команда: после «Генриха» втроем работали в спектакле «Смерть Коммивояжера» на сцене RSC в Стратфорде. Созвучие у них идеальное – какие-то живые переглядки на сцене, ощущение реальной привязанности друг к другу. Плюс – все трое обладают каким-то нереальным обаянием (и вообще, я поехала вживую на Хассела и Маркса топлесс посмотреть, да (и оно того стоило)).
Сэм Маркс, Энтони Шер и Алекс Хассел в "Смерти коммивояжера"
Игра же Алекса Хассела стала открытием – то ли скриниг не передает всей силы его таланта, то ли за время существования спектакля Алекс стал играть тоньше (я думаю, оба фактора имею место быть). Второй по мощности дуэт – Хассел-Бриттон (соответственно, Хэл и Генрих IV).
Кстати, в первой части особенно хорошо видно, что именно Фальстаф – центр этой вселенной: здесь все вращается вокруг него, несмотря на войну, на разборки между Хотспером и Хэлом. Во второй части на первый план выходит собственно Генрих IV (Бриттон совершенно невероятен – да, на скриниге он был жалок, но вживую сыграл немного иначе: менее однозначный, более живой и понятный: особенно в моменте, когда читает монолог, сидя на краю сцены и свесив босые ноги, буквально в метре от зрителей первого ряда, накинув на плечи не одеяло, а ткань с изображением карты Англии).
В «Генрихе» тоже есть большое изменение каста – Гарри Перси, Хотспер (Мэтью Ниидман, актер очень молодой, сменил Edmund Wiseman в «Ричарде» и – что гораздо серьезней – Тревора Уайта в «Генрихе»). Естественно, как и в случае с Болингброком, это оказался совсем другой Гарри Перси: из его образа ушло все, связанное собственно с «хот» (в том числе и секс), но этому герою симпатизируешь. Он очень по-человечески понятен. Если Тревор Уайт играл практически психопата, человека неудержимой энергии, то Хотспер Мэтью – порывистый и достаточно наивный юноша, этакий пионер-герой, который пришел брать уроки у взрослых (линия, хорош начатая в «Ричарде»: там только только представленный Болингброку Гарри Перси наблюдает за происходящей за кулисами казнью Буши и Грина, впитывает новые правила, пытается понять, что можно а что нельзя в этом мире). Как ему казалось, он всему научился, но взрослые вдруг изменили свои планы и политику, предали собственные идеалы, вот это все. Кстати, в версии Мэтью в образе Хотспера появилась сильная комическая составляющая (началось это еще в «Ричарде», где Гарри Перси при первой встрече с Болингроком путает его с другим героем – сцена, по словам актеров каста, придуманная самим Мэтью).
В общем, новый Хотспер не безумец, он просто очень сильно заблуждался: и реакция Хэла на его смерть – жалость, сожаление, ужас: убил ребенка.
Минусы: поединок Хотспера и Хэла немного все же потерял. Кажется, его просто не успели отрепетировать: у Мэтью и Тревора элементарно слишком разные физические данные – Мэтью больше своего предшественника, и движения, придуманные для Тервора ему просто гораздо тяжелее даются.
Фальстаф. Комедийные роли – вообще не тема Энтони Шера, у него их кажется просто нет (хотя, вроде бы в молодости он играл Тартюфа). При этом удивительно как Фальстаф держит зал (на скрининге этого почти не видно – ведь речь идет о живом взаимодействии, живых реакциях). В шеровском Фальстафе бездна обаяния и жажды жизни – и он действительно может быть вкрадчивым, ласковым, мурлыкающим, лукавым. Сексуальный Фальстаф – это какое-то новое прочтение роли, да. Ну и глубина драматизма, которая внезапно проступает во второй части, как бы поднимется из глубины: их финальная сцена с Хасселом – это было мощно еще на скрининге, а вживую просто вытряхивает душу из неподготовленного зрителя (да и подготовленного не щадит – особенно после той огромной любви друг к другу, которую сыграли Хассел и Шер в начале).
Вообще Фальстаф и Лир – самые возрастные роли для шекспировских актеров, некий крайний передел, после которого - либо не играть Шекспира, либо переходить на шекспировских смешных старичков второго плана: и то и то – движение вниз. Если ты играешь эти роли, значит ты уже стар – об этом Шер пишет в своей последней книге «Год толстого рыцаря», посвященной как раз работе над Фальстафом*. Короля Лира Шер сыграет в конце лета. Поэтому, когда Фальстаф говорил Долл Тершит «Я стар» - в его глазах стоят самые настоящие слезы, и здесь, мне кажется, много и о герое, и об актере.
Когда Шер таки вышел после спектакля (снятие грима у него заняло очень много времени) его встретили у стейтдж дор аплодисментами несколько фанатов, ждущих именно его. Он подписал программки, что-то промурлыкал и пошел себе в сторону метро. Простенький такой дедушка с магическим голосом и лукавыми очень живыми глазами. Обладатель множества театральных премий (в том числе – две премии Лоуренса Оливье). Сэр рыцарь.
Сэр Энтони
Доран в одном из последних интервью говорил, что химия - одно из важных качеств, который он ищет в актерах для RSC. По сути «Генрих IV» весь строится на этой химии, и когда на поклон выходят в первых рядах Шер, Хассел и Бриттон и не знаешь кому хлопать громче.
Разочарование: Долл Тершит. Актриса (кстати, жена Хассела) старалась и была наверное даже неплоха, просто мне слишком сильно нравится предыдущая Долл.
*В этом месте надо выразить огромное спасибо Полине Токубаевой, которая перевела фрагменты книги Шера и интервью Дорана (точнее, читала мне их вслух во время нашего десятичасового зависания в Домодедово), так как я по-английски, как выяснилось, не способна прочитать даже меню в Прет-а-Менжер.